— Вы мне очень помогли, Макс. Многое стало понятнее. Только вот каковы причины? Почему лурианцы свернули свою миссию?
— Не знаю, Шарль, не знаю!
— И у Вас нет никаких предположений?
— Предположений? Есть кое-что. Мне кажется, здесь имело место большое недоразумение. А молчат они потому, что просто не понимают, как реагировать. Они в растерянности, я полагаю.
— Что за недоразумение? Почему Вы не сказали об своих подозрениях раньше?
— Ну, во-первых, потому, что это всего лишь предположения. К тому же неясные, на уровне ощущений. И потом, раньше Вы просто не восприняли бы их всерьез. Отмахнулись бы как от версии несостоятельной.
— А сейчас?
— А сейчас я поделюсь с Вами своими предположениями, а Вы уж сами решайте, насколько они могут оказаться близкими к действительности.
— Делитесь, я готов. Обещаю выслушать Вас внимательно.
Макс пару секунд помолчал, собираясь с мыслями и решая, с чего лучше начать.
— Видите ли, представления о себе, как о личности, играют в обществе лурианцев большую роль. Помните, я Вам пересказывал рассказ Мошла о его друге, которого зовут Дорл?
— Это тот, который отправился в монастырь для добровольного покаяния за превышение допустимого уровня деструкции?
— Ну, да. Насколько я понял, это не совсем монастырь, но что-то к этому близкое. Но речь не о формулировке. Так вот, это не что-то исключительное. Сам-то случай довольно редкий. А вот оценка своих действий для них очень важна и обязательна. Точнее, самооценка. На этом построено их общество. Вопросы кто я, и что здесь делаю, для них не абстракция. Вопросы эти для них вполне конкретны. И в том, что касается конструкции и деструкции. В то же время, как Вы понимаете, им приходится бороться с противоправными действиями отдельных сограждан. Не бывает так, чтобы все были одинаковы даже в таком ориентированном на традиции обществе, как у них. Так что без спецслужб и армии обходиться пока не получается. Время от времени им приходится предпринимать меры противодействия. И, следовательно, невольно способствовать деструкции. Это при их-то самооценке. Вот они и решили этот вопрос по-своему. Вынужден прибегать к разрушениям — компенсируй их конструктивными действиями. От этого и уровень допустимой деструкции зависит. От того, каков данный лурианец как конструктор. Об этом мы уже говорили. А вот тот, кто не соблюдает этого условия, для них — разрушитель.
А теперь представьте, Шарль, что они узнают о том, что такого понятия, как уровень допустимой деструкции, нет у землян. Нет того, что в их глазах является определяющим фактором, который позволяет обществу двигаться вперед. Того, что ограничивает деструкцию. Какая у них реакция? Недоумение. Это что же, одни разрушители вокруг? А как же тогда уровень развития их общества? Как к ним относиться?
— Они посчитали, что у нас нет сдерживающих факторов, препятствующих разрушениям? Но ведь это не так!
— Не так. Они сами понимают, что здесь что-то не так. По крайней мере, они в этом сомневаются. Поэтому и молчат. Просто не знают, как к нам относиться.
— Да. Вы знаете, Макс, пожалуй, это может оказаться правдой. Это единственная причина, многое объясняющая. А скажите, ваши последние изыскания в области металлургии и строительства никак не связаны с лурианцами?
Шарль смотрел вопросительно, Максим не торопился с ответом.
— Вы знаете, Шарль, может, в этом действительно что-то есть, — наконец произнес он. — Может, нам пора сделать границы, позволяющие дать себе оценку, более четкими?
Свенсон задумчиво покачал головой.
— Может быть, Макс, может быть. Об этом стоит подумать, только вопрос этот не из тех, которые решаются быстро. А вот с лурианцами хотелось бы найти общий язык как можно скорее.
— Вы уверены, Шарль, что вопрос этот не может подождать? Мне кажется, небольшая пауза была бы нам только на пользу. Позволила собраться с мыслями и выработать план действий.
— Может ли этот вопрос подождать? Не знаю, Макс. Подождем прибытия на землю космического разведчика. Тогда будет более ясно насколько реальна угроза от неизвестной негуманоидной расы. Есть ли у нас время, чтобы ждать?
До, ре, ми, фа. Какое счастье! Это просто праздник, какой-то! Ну, надо же, уже на вторую октаву пошел!
— Что, Трофимыч, слушаешь, как генератор поет? — капитан улыбнулся почти незаметно.
— Главное, Кэп, не как он поет, а что, — механик ласково, как живое существо, погладил пульт управления генератором гравитационных волн. К технике он относился бережно, можно сказать, с любовью. И она ему отвечала тем же — старалась не подвести и работать исправно.
— И что же он поет?
— Песню жизни. Вот это музыка. Такое я готов слушать часами. Лучшая мелодия, которую можно себе представить.
— Это верно. Только правильнее будет сказать песню пяти жизней. Жизни наши сейчас взаимосвязаны как никогда. Ты вот что, когда дойдет до ноты соль, сбрось волну в одну десятую номинала. Не надо нам раньше времени выводить генератор на максимум. Долго нам номинал не удержать и лучше бы подгадать его к моменту атаки.
— И долго нам ее ждать? — поинтересовался механик.
Риторический вопрос. И Кэп и Трофимыч имели на этот счет совершенно одинаковые сведения. Тем не менее капитан ответил.
— Часа четыре, думаю, у нас есть.
Трофимыч кивнул, соглашаясь, и обернулся к пульту управления генератором.
Генератор, действительно, пел. Точнее, он менял тональность звука по мере увеличения своих оборотов, проходя по пути от минимальной мощности до максимальной не менее двух полных октав. Вот эту музыку и слушал Трофимыч. Как звучит надежда? В данный момент она звучала для экипажа «Легаса» как нота «фа».